Нина Гадаева: Политику делаем мы сами

Интервью с участницами Горбаневских чтений 2021#горбаневские_чтения

Нина Гадаева, 48 лет

— Каким ребенком вы были в школе?

— Сначала была отличницей, но затем школьная система стала настолько невыносимой, что училась уже кое-как. Мне было интересно совсем не то, что нам преподавали. И именно со школы получила острое чувство невыносимости несправедливости и постоянной лжи. В общем-то, могла бы себе спокойно жить, если бы ни во что не вмешивалась. Но стала заступаться за тех, кого травили, и стала объектом травли сама. Я до этого была всегда за мир и дружбу. А тут пришлось много драться. Драться я и сейчас не люблю, но умею и не боюсь. Затем была другая школа, где было много прекрасных учителей и девчонок. Я там лечила позвоночник, а сколиоз преимущественно у девочек — у нас там весь класс был девчачий. Кроме двух пацанов-хулиганов, с которыми я дружила. Потом один в меня влюбился и мне это не понравилось. А девчонки были такие разные и такие классные. Когда я вернулась в свою школу и старый класс, я готовилась снова драться, но не пришлось. Почти. Я накачалась достаточно, чтобы ко мне не лезли. Считали чокнутой и отмороженной, меня это устраивало.

— Как вы выбирали профессию?

— Я хотела учиться на художника. И провалила экзамены. Но тут случился набор в архитектурный колледж, тогда ещё техникум, и там я всё сдала блестяще. У нас собралась очень интересная и дружная творческая группа и увлечённые преподаватели. Со второго курса мы были на самоуправлении. Вот там я почувствовала, что от высказанного протеста что-то зависит. Что можно менять даже решения преподавателей, от которых, казалось бы, мы зависим. Что наше слово – важно. Дальше я получила высшее образование — опять по специальности архитектора. Это уникальная возможность получить и художественное, и техническое образование. Инженерная подготовка до сих пор помогает мне вникать в суть явлений, понимать, как всё устроено. Иногда я вспоминаю свою увлеченность журналистикой, но жаль, что времени на то, чтобы писать — очень мало.

— Семья…

— В семье всегда была «белой вороной». На меня, конечно, повлияли демократические идеи, которых придерживались некоторые из маминых подруг. Но либерализм быстро разочаровал. Больше всего на меня повлияли идеи повстанческих движений Латинской Америки. Хотя где та Америка и где Россия. Дальше я уже стала анализировать историю русской и испанской гражданских войн. Испанская гражданская в итоге и привела меня к анархизму.

— Расскажите про ваш самый первый протест.

— Первый протест с выходом на площадь был поиском выхода из ситуации, в которой находиться дальше было невозможно. Нас было много и большей частью люди были настроены общедемократически. Я помню, что это было весело. И совсем не страшно. Да, нас запугивали, да, против нас были ряды автозаков, ОМОН и внутренние войска. Но мы настолько хорошо осознавали свою правоту, и смеялись над теми, кто хотел, чтобы мы их боялись, что страха не было. Я вообще считаю, что выходить на протест естественно для общества.

— Что другие люди считают вашими социальными достижениями? Что вы сами считаете такими достижениями?

— Меня везде просят больше писать. Или выступить, объясняя сложные вещи — просто. Потому, что они на самом деле и не сложные. Политика — не удел каких то специальных людей. Политику делаем мы сами. И когда мне удаётся кого-то убедить, я считаю это своим социальным достижением.

— Против чего выходите протестовать?

— За права человека. Самые обычные. Такие как право на жизнь, когда я протестую против фемицида, как право жить в мире, когда я протестую против войны, за право не подвергаться преследованиям за национальность, политическое мнение, любовь к людям своего пола и так далее.

*см.* *Путешествие из Москвы в Петербург в марте 2020*

Из выступления Нины Гадаевой на «Гобраневских чтениях — 2021» (транскрипт Татьяны Пушкарёвой): «Я протестовала против того, что людей сажают за политику, за высказанные мнения, за песню, за то, что они заступались за других людей. Конечно же, я протестовала против войны, против вторжения в Украину, против вторжения к любому из наших соседей. Я протестовала против того, чтобы людям ухудшали условия их труда. Я протестовала против пенсионной реформы. Конечно же, я протестовала против фемицида. Даже когда нельзя было никуда выйти, я ходила с антифемицидным полотнищем по городу и разворачивала его на площадях и у знаковых зданий. В Питере мы развернули его даже на фоне крейсера “Аврора”. В своё время я очень хотела посетить Рожаву. В тот год, когда мы с товарищем поехали туда, Рожава была в осаде. И мы оказались сначала в городе Сулеймания, там где есть курдская автономия в Ираке. Это был 2016 год. Конечно, поездка была связана с риском определённым, но мы всё-таки не на фронте были. У нас была возможность посетить автономный посёлок, где действует женский комитет. Это посёлок Махмур, который образовался на месте бывшего лагеря беженцев. Там есть женский комитет, и у него такая сила, что он может даже наложить вето на любое принятое решение. Там, в Сулеймании, как раз 1 мая с курдянками и курдами мы пошли на демонстрацию. Я увидела, как подъезжает полиция, и они надевают на себя шлемы, каски, забрала и т.д., всё это было так знакомо. Я спросила у одного курда: “Они пришли нас разгонять?” — “Нет, они пришли нас охранять”. Мы шли через город, пели песни. Курды попросили нас спеть революционную песню на русском. Я запела: «Вихри враждебные веют над нами, / Тёмные силы нас злобно гнетут. / В бой роковой мы вступили с врагами, / Нас ещё судьбы безвестные ждут.» И эта песня была подхвачена на разных языках, потому что вместе с нами в той колонне были интернационалисты из разных стран, из Европы, из США. Это было удивительное и поразительное ощущение. Так же, как и видеть выступление и фиолетовые флаги курдянок, которые так близко от фронта с игиловцами представляли собой новых женщин, дающих надежду Ближнему Востоку на мир, на лучшую жизнь, на лучшее общество. Потом, уже в Москве, я выходила на протесты против нападения на курдский кантон Африн, против нападения на Рожаву, на территории, где существуют в том числе и женские кооперативы, где курды, которые знают, что такое геноцид, стараются построить мирную жизнь, не пускают к себе исламистов, где нашли убежище женщины-езидки, бежавшие из игиловского плена, пережившие пытки и гибель своих близких. Конечно, стоять молча в стороне и смотреть, как танки утюжат Африн было невозможно. Казалось бы, что мы могли сделать? Африн всё равно захвачен, война в Сирии всё равно идёт, и политики делят территорию, не считаясь с жизнями людей.
Возможно, мой рассказ был сумбурным. Но я надеюсь, что мой голос будет частичкой истории поддержки женщинами друг друга, даже если они находятся так далеко.»

— Интересуетесь ли вы правовыми достижениями других стран?

— Конечно, я интересуюсь политической жизнью и социальным активизмом в других странах. Есть, чему и учиться и на какие грабли не наступать. Для меня очень важным является не быть исключительно европоцентристкой. Много важного и полезного можно почерпнуть из движений Ближнего Востока, Африки, Азии, Латинской Америки. На меня сильнейшее впечатление оказала поездка в курдскую автономию. После этого я окончательно поняла, что без освобождения женщин и победы над патриархатом свободы не будет.

— Как вы относитесь к мысли, что за права человека должны выходить те люди, у которых для этого есть уникальные возможности для борьбы, или же которым нечего терять, а остальные могут «оставаться при своём мнении» или «протестовать в творчестве»?

— Люди выходят за права человека не потому, что они какие-то специальные «профессиональные» борцы за права. А потому, что они не могут не выйти. Нам всем есть что терять. «Сначала они пришли за социалистами, и я молчал — потому что я не был социалистом.  Затем они пришли за членами профсоюза, и я молчал — потому что я не был членом профсоюза.  Затем они пришли за евреями, и я молчал — потому что я не был евреем.  Затем они пришли за мной — и не осталось никого, чтобы говорить за меня.» Если кто-то надеется, что за ним не придут, то возможно и не придут, но как он будет жить дальше? Возможно и хорошо, но мне не хотелось бы быть таким человеком.

Из выступления Нины Гадаевой на «Гобраневских чтениях — 2021» (транскрипт Татьяны Пушкарёвой): «Я узнала о Наталье Горбаневской во времена перестройки. Меня тогда очень поразила эта женщина, которая к моменту своего выступления уже была мамой, у неё был второй малыш. Ей действительно было кем рисковать, но она всё-таки поняла, что не может остаться в стороне и пошла с другими такими же неравнодушными людьми на площадь. Хотя они были уверены, что может ничего не получиться, но они решили попыться.

Читает стихотворение НГ “А на тридцать третьем году я попала, но не в беду…” на каталанском языке (перевод Josep Xaubet Vilanova).

(Quan) jo vaig arribar al tresta tresè any
no vaig tenir problemes,
però (a l’entrar) a la història.
Què geaciós, no obrir ni porta ni finestra,
només una finestreta.
Sí, i fins i tot tan diligentment cap
a un finestró enreixat
que la filera de núvols a través d’ell
com una anella de les cadenes.

Эти стихи Натальи Горбаневской мы специально хотели посвятить солидарности с феминистками из Каталонии. Вот как раз платок (показывает) с одной из их манифестаций. Это феминистки, которые очень много достигли в борьбе с фемицидом, в борьбе за права женщин. Особенно, если учесть, что Каталония пережила диктатуру, пережила оккупацию франкистами. При диктатуре Франко нельзя было даже говорить на каталанском языке, он был запрещён. Как были запрещены и каталанские танцы и празднования каталанских фиест. И язык для каталонцев очень важен. Для того, чтобы не просто показать свою идентичность, но и показать своё стремление к свободе. Как символ борьбы с диктатурой у меня за спиной находится подаренный мне флаг Каталонской республики…»