Интервью с участницами Горбаневских чтений 2021 #горбаневские_чтения
Лета Югай, 37 лет
— Лета, расскажите про географию вашей жизни.
— Родилась в Вологде. Долго жила на два города. Сейчас — в городе Красногорске мегаполиса Москва. По нескольку месяцев жила в Германии и Швеции — по стипендии DAADи программе Фонда Свёркера Острёма.
— Как вы выбирали вашу профессию?
— Мне хотелось выйти из «башни из слоновой кости», в которой я чувствовала себя, учась на филолога. С книгами всегда было проще, чем с людьми. Поэтому защищать кандидатскую я пошла на фольклористику — из тех же соображений, что романтики 19 века: узнать жизнь. И это оправдалось. В экспедициях в деревню ты ищешь тексты, а находишь судьбы. Побочным эффектом стали новые — другие относительно того, что я писала прежде — стихи. Сейчас работаю доцентом Либерал Артс колледж Института общественных наук. Веду курс, только опосредованно связанный с филологией, но зато очень ориентированный на жизнь: письмо и критическое мышление. В нём студенты учатся находить и анализировать информацию, слышать свои эмоции и делать разумные выводы. А для этой цели привлекаются теоретические наработки, от семиотики до той же фольклористики, которая сейчас много занимается, например, фейками. Мне очень нравится такое взаимопроникновение теории и практики. Кроме того, работаю по гранту РФФИ по проекту «Стратегии порождения и тактики восприятия поэтического текста в традиционной и городской культурах» (№ 20-09-00318а). Это взгляд на поэзию, но не с позиции филолога, для которого важен, прежде всего, текст, а с антропологической точки зрения, когда всё рассматривается как практики, определяющие человеческую жизнь. Например, поэтические тексты могут быть использованы на тех же протестных акциях. В интервью люди, держащие плакаты со стихами, говорят о том, что такое высказывание кажется им более сильным и привлекающим внимание. Кто-то пишет стихотворные тексты специально, кто-то находит что-то объединяющее и известное (например, Окуджаву). Помню, как в одном российском городе группа школьников держала плакат с цитатами из Евтушенко и Державина, а в Москве на Пушкинской площади студенты нашли высказывания для плакатов у Маяковского и Мандельштама. Здесь поэтический текст начинает жить особым образом: объединяя адресата и адресанта высказывания, а также создавая паутину отсылок и ассоциаций.
— Ваши бабушки, мамы, старшие или младшие родственницы, подруги или однокурсницы интересовались социальными движениями?
— Я просыпалась в мир в 1990-е, когда воздух был пронизан идеями и намерениями их воплотить. Помню, как мы с мамой ходили смотреть смену флага на здании горисполкома (папа был где-то на площади в это время). Мои родители единомышленники в политических вопросах, и мне это кажется невероятно важным для совместной жизни. Когда умер А.Д. Сахаров, мама написала стихи в папин самиздатовский политический журнал «Альтернатива». На моей памяти это был едва ли не единственный случай, когда она писала стихи, и это был жест одновременно и политический, и личный. От мамы всегда исходил сильный эмоциональный отклик на происходящее в стране: надежда, разочарование, апатия, гнев. Это учило неравнодушию.
— Расскажите про ваш самый первый протест.
— Первый в жизни – в 1990-м, в виде ребёнка со значком триколора (ещё не государственным флагом!) на шапочке с помпоном. Дома много говорили о сущности демократии и о свободе, я была готова тогда говорить на эту тему — на своём уровне понимала очень многое. В маминой записной книжке, куда она записывала первые мои слова и фразы, есть такое: «— Лета, принеси кофточку из темной комнаты. — Я туда не пойду, боюсь.— Чего? — Там сидит Страааашный Демагог». Первый в этом веке — 2014, когда я ещё жила в Вологде, но приехала в Москву, и пошла на Марш мира, пошла одна, но встретила московских знакомых, у них были запасные плакаты — я несла один из них. Так мы и шли, встречая ещё и ещё знакомых. Это было очень воодушевляющее чувство единения. Тогда страшно не было, ощущалась скорее невозможность быть в ином месте, невозможность поступить иначе.
— Как вы относитесь к мысли, что за права человека должны выходить те люди, у которых для этого есть уникальные возможности для борьбы, или же которым нечего терять, а остальные могут «оставаться при своём мнении» или «протестовать в творчестве»?
— Моё отношение к этому тезису менялось, но сейчас я скорее считаю, что это так. Сейчас очень много нерешённых проблем и очень много акций — разного масштаба, в разных городах. Регулярно выходить на них — это полноценная работа, на которую затрачиваются силы, время, человек постоянно несёт ментальный груз, что где проходит, какие акции наиболее важны, какие средства когда будут наиболее результативными. И это не происходит само собой, и это очень сложно совмещать с погружением в другую деятельность. Да, бывает так, что человек не может не выйти — но вдохновение и вера нарастают и спадают, а проблемы продолжают требовать решения. Мне кажется, бывают исторические моменты, когда необходима«всеобщая мобилизация» на протест. В остальное время «на посту» остаются бойцы. Но важно, чтобы те, кто занимается своими делами — творчеством, обучением студентов: это ведь тоже в чём-то работа с гражданским подтекстом, врачеванием, просто честным выполнением своих обязанностей — помнили, что кто-то за них несёт и эту нелёгкую службу, платили им своим вниманием и благодарностью.
— Какие женщины сыграли большую роль в вашей жизни?
— Я бы хотела рассказать о женщине, которая дала мне имя. Хотя в терминах «демократ» – «коммунист» мы никогда не были на одной стороне, меня восхищает её жизнь, и я бы хотела быть на неё похожей. Собственно, моя жизнь началась с того, что люди отмечали, что я, младенец, похожа на неё внешне. Тамара Ильинична Лета начала работать акушером-гинекологом по распределению в деревне Бабушкинского района Вологодской области, затем много лет была завотделения Вологодской областной больницы и заместителем главного врача по материнству и детству, ушла пенсию полгода назад в возрасте 81 года. Работала в санавиации, и по всей области живут люди, обязанные ей своим рождением (например, я) или жизнью. Это работа, требующая и знаний, и умения немедленно принимать решения, и тяжёлая физически. Тамара Ильинична была председателем областного женсовета и имела опыт работы в Комитете советских женщин, потом стала депутатом Госдумы первого созыва (там было около 13% женщин, и это положение в меньшинстве чувствовалось). Там были другие вызовы, и их она тоже приняла с достоинством. Она выступала от имени женщин, и она имела на это право – уж что-что, а их положение и нужды она знала.
— Важные для вас книги женщин-правозащитниц…
— Первое влияние — это книги Джой Адамсон, которые я прочитала довольно рано и восприняла со всем детским максимализмом. Джой защищала диких животных от браконьеров, и была застрелена за эту свою активность. Тогда я была увлечена поэзией Николая Гумилёва, и два эти персонажа — женщина и мужчина, этика и эстетика, зоозащитница и охотник, человек опыта, вылившегося в текст, и текста, потребовавшего опыта, колониальная (этого слова я тогда не знала) и сберегающая любовь к африканской природе, воительница и воитель, жертва и жертва — оказались в одной системе координат полюсами, выбрать между которому детскому сердцу было тяжело. Точнее, тяжело было простить Гумилёва (для ребёнка авторы текстов — родные люди, которые присваиваются, дистанция не чувствуется). Тогда же по телевизору показали фильм «Колдунья» с Мариной Влади, и в моём школьном восприятии этот сюжет тоже стал о зоозащите и другой правде. Это скорее мифологический шаблон, чем документальные истории, но, мне кажется, что в нём есть своя справедливость: женское исторически ассоциировалось с инаковостью, порабощаемой и колонизируемой землёй, правом на жизнь.
Из выступления Леты Югай на “Гобраневских чтениях — 2021” (транскрипт Татьяны Пушкарёвой): «Я бы хотела прочитать стихотворение Натальи Горбаневской “Охотники рыщут по тёмным борам…” (читает). В стихах Натальи Горбаневской, кроме прочего, для меня очень дорога фольклорная интонация, с напускной детскостью определённо отсылающая к реальности, к повседневности и к каким-то очень недетским вещам. Что касается её истории, то я бы отметила такой поворот: когда я читала о ней в школе, на младших курсах института, то это была для меня, скорее, история, некоторое прошлое, героическое, но тем не менее прошлое. И внезапно я оказалась в мире, где это перестаёт быть прошлым, а становится эмоциональной матрицей, с которой люди должны сверять себя каждый день. Сверять себя вопросом “А сделал бы я так же” или даже “А сделаю ли я так же”.
Я бы хотела немного рассказать о своём опыте участия в одиночном пикете возле Министерства образования в защиту Европейского университета в Санкт-Петербурге. Я шла на эту акцию без чётко сформулированного намерения стать в пикет. Я нарисовала плакат для своей подруги по её просьбе, реализовала нашу совместную идею. Мы хотели передать метафору пыльного, запылившегося окна в Европу, где улитка (знак Европейского университета) метафорически была следом, проведённым пальцем по стеклу, сквозь который можно было видеть солнце. Я шла как автор плаката. Но я поняла, что не могу остаться в стороне, поняла, что я хочу быть подключённой к этому. Я взяла плакат принесённый кем-то другим. У меня было чувство очень высокой включённости в настоящий момент и в коммуникацию с другими людьми: кто-то держит мой плакат, я держу чужой плакат, мимо проходят люди, они показывают, например, лайк или взглядом выражают солидарность. И несмотря на то, что ты чувствуешь страх, ты в это же время чувствуешь, что именно здесь ты находишься на правильном месте и в правильном действии.
Я бы хотела прочитать свои стихи семнадцатого года. Они были написаны, когда Конституция Российской Федерации стала одним из символов протеста. Люди выходили на акции и держали в руках Конституцию, эта была форма сильного протестного высказывания. В основе этого стихотворения лежит реальный случай, произошедший со мной на экзамене. Посвящается моим студентам. Читает стихотворение “Девушка раскрывает сумку: ручка, тетрадки, зеркало, конституция…”
— Если бы вы выбирали персонажей для серии книг о женской истории, чью биографию вы бы хотели пересказать для детей?
— Мне кажется, могли бы быть интересны книги о женщинах-этнографах. Есть образ Маргарет Мид, молодой американки, которая поехала на острова и увидела, что девочки там взрослеют совершенно иначе, чем в Европе, что иначе устроена сексуальность и передача опыта (не обязательно от старших к младшим, как в современной ей Америке), что пары образуются без посредничества отца девушки, и мысль, что так тоже бывает, влилась в произошедшую несколькими десятилетиями позже сексуальную революцию. В работе этнографа интересен и научный результат, и процесс полевой работы, который всегда включает в себя и преодоление сложностей, чудесное спасение от опасностей, и какие-то забавные случаи, экспедиционные байки, и истории установления контакта, демонстрирующие человеческий опыт и талант.
Среди моих знакомых, старших коллег есть люди, которые постоянно вовлечены в полевую работу — как с русским, так и с другим культурным материалом. Например, Мария Владимировна Станюкович, заведующей отделом этнографии Австралии, Океании и Индонезии Института этнографии РАН много времени проводит на Филиппинах, и её лекции, как и её рассказы и фотографии не просто вдохновляют на работу, но показывают, что при наличии внутренней силы жизнь может быть невероятно интересной.
В Центре типологии и семиотики фольклора РГГУ бережно хранят память о Елене Сергеевне Новик, исследовательнице сибирского шаманизма, много сделавшей для российской науки, глубоко уважаемой и любимой коллегами.
И ещё вспоминаются рассказы шведской журналистки Дисы Хостад о её поездках в Африку, о которой она писала книгу. Диса имеет прямое отношение к российской культурной истории: будучи специальным корреспондентом Шведской газеты по Советскому союзу, она много жила в Москве и общалась там с писателями, а также ездила с этой целью по другим городам, формируя взгляд своей страны на советскую культуру. Как-то она поделилась со мной, что ассоциирует себя с картиной Пименова «Новая Москва», потому что ездила за рулём. И это было признаком исключительности и свободы.
— Знаете ли вы о проблеме акушерского насилия и о медицинском фемициде?
— В моей семье есть личные истории на эту тему, она относится к 1970-м годам, и я с детского возраста в курсе, что это зона опасности. Но я бы хотела отметить, что роды сопровождает специфическая вербальная культура. В первом сборнике исследований современного городского фольклора (ред. Белоусов А., Веселова И., Неклюдов С.), который вышел в 2003 году, уже была статья про родильный обряд, в том числе, про практики вербального насилия и их объяснение вовлечёнными лицами. В номере 1–2 за 2000 год журнала «Фольклор и антропология города» вышла статья Татьяны Куксы «Страшилки» для рожениц: конструирование и преодоление страха в родах», где тоже поднимается эта тема. Это свидетельствует о чувстве незащищённости женщины, о ритуализации всего процесса, которая часто не снижает, а увеличивает стресс.
Другие материалы Московского женского музея, связанные с Летой Югай:
Горбаневские чтения 26 мая 2021 года
Лета Югай: Сказки рассказывают матери 2020
Статья о Московском женском музее появилась в “Учительской газете” 2021
Евгения Джен Баранова: Без ощущения сестринства далеко не уедешь 2020
