10 июня 2020 г. #IStandWithJKRowling
перевод: Ольга Иванова
Предупреждение: Текст не предназначен для чтения детям
По причинам, которые вскоре станут понятными, мне нелегко писать об этом, однако я убеждена, что пришло время объясниться по вопросу, вызвавшему такую враждебность. И я пишу, не желая ее усиливать.
Для тех, кто не знает: в декабре прошлого года я выразила в Twitter поддержку налоговому специалисту Майе Форстетер, потерявшей работу из-за твитов, которые сочли трансфобными. Она обратилась в суд по трудовым спорам, попросив вынести решение: защищено ли законом философское убеждение в том, что пол определяется биологическими признаками? Судья Тайлер постановил, что нет.
Мой интерес к транс-вопросам возник за два года до дела Майи, в течение которых я внимательно следила за дискуссией вокруг концепции гендерной идентичности. Я встречалась с транс-людьми и читала различные книги, блоги и статьи, написанные транс-людьми, специалистами по гендерным вопросам, интерсексуалами, психологами, специалистами по социальной защите, социальными работниками и врачами, а также следила за обсуждениями в Интернете и традиционных СМИ. С одной стороны, мой интерес к этому вопросу был профессиональным, потому что я пишу детективный сериал, действие которого происходит в наши дни, и мой персонаж, женщина-детектив, в силу своего возраста вовлечена в эту проблему и пострадала от нее, но с другой – мой интерес был глубоко личным, и я поясню почему.
Все время, пока я занималась исследованиями и изучением, обвинения и угрозы со стороны активистов транслировались в моей временной шкале в Twitter. Все началось с «лайка». Заинтересовавшись гендерной идентичностью и вопросами трансгендера, я начала делать скриншоты комментариев, которые привлекали мое внимание, для напоминания себе о том, что я хотела бы исследовать позже. Однажды по рассеянности я поставила «лайк», вместо того чтобы сделать скриншот. Этот единственный «лайк» расценили как доказательство неправильного образа мыслей, и возникли первые слабые нападки на меня.
Несколько месяцев спустя я усугубила свое случайное «лайк»-преступление, читая Магдалину Бернс в Twitter. Магдалина была отважной молодой феминисткой и лесбиянкой, которая умирала от опухоли головного мозга. Я подписалась на нее, потому что хотела пообщаться с ней лично, и это мне удалось. Но поскольку Магдалина была убеждена в биологической природе пола и выступала против обвинений лесбиянок в нетерпимости за то, что они не хотят встречаться с транс-женщинами с пенисами, транс-активисты в Twitter связали факты воедино, и травля меня в социальных сетях усилилась.
Я упоминаю все это, чтобы объяснить, что я прекрасно знала, что произойдет после того как я поддержу Майю. К тому времени это была уже четвертая или пятая кампания по общественному порицанию меня и травле. Я ожидала угроз, обвинений в том, что убиваю транс-людей своей ненавистью, предполагала, что меня назовут «пиздой» и «сукой», и, конечно, ждала сожжения моих книг (один особенно оскорбленный человек сказал мне, что отправил их в компост).
Чего я совсем не ожидала в самый разгар нападок, так это лавины электронных и бумажных писем, и в подавляющем большинстве из них выражались благодарность и поддержка. Их авторы – добрые, чуткие и умные люди, часть которых работает в сферах, связанных с гендерной дисфорией и транс-людьми, – были глубоко обеспокоены тем, как социально-политические концепции влияют на общественную политику, медицину и соцзащиту. Они были обеспокоены угрозами, с которыми сталкивается молодежь, и гей-люди в том числе, и нарушением прав девочек и женщин. Но больше всего их беспокоила атмосфера страха, которая никому не приносит пользы, и трансгендерным людям тоже.
Я не писала в Twitter много месяцев как до, так и после твитов в поддержку Майи, потому что знала, что это не приносит пользы моему психическому здоровью. Я вернулась только потому, что хотела поделиться бесплатной детской книгой во время пандемии. Сразу же активисты, которые явно считают себя хорошими, добрыми и прогрессивными людьми, ворвались в мою временную ленту, присвоив право контролировать мои высказывания, обвинили в ненависти, начали бросаться женоненавистническими оскорблениями, и прежде всего – пусть каждая женщина, вовлеченная в эту дискуссию, знает – словом TERF.
Если вы еще не знали (да и зачем вам это?), TERF – это аббревиатура, придуманная транс-активистами, которая означает «Транс-эксклюзивный радикальный феминист». На практике огромное и разноплановое множество женщин в настоящее время называют TERF, хотя подавляющее большинство из них никогда не были радикальными феминистками. Примеры так называемых TERF варьируются от матери ребенка-гея, которая боится, что ее ребенок сделает транс-переход, чтобы избежать гомофобных преследований, до совершенно нефеминистской пожилой женщины, которая поклялась никогда больше не посещать Marks & Spencer, потому что они позволяют любому мужчине, который идентифицирует себя как женщина, заходить в женские примерочные кабинки. По иронии судьбы, радикальные феминистки даже не транс-эксклюзивны, потому что включают транс-мужчин в свое сообщество, так как те по рождению женщины.
Но обвинений в TERF-принадлежности достаточно, чтобы многие люди, учреждения и организации, которыми я когда-то восхищалась, начали опасаться вполне конкретной группы людей. «Они обвинят нас в трансфобии!» «Они скажут, что я ненавижу транс-людей!» Что дальше? Скажут, что у вас тараканы в голове? Скажу как биологическая женщина: многим людям, находящимся на руководящих постах, действительно необходимо отрастить яйца (что, несомненно, вполне возможно, по мнению тех, кто утверждает, что рыба-клоун, меняющая пол, доказывает, что люди не являются диморфным видом).
Так почему же я это делаю? Зачем публично и громко говорю об этом, а не занимаюсь тихо своими исследованиями, не поднимая головы?
Ну, у меня есть пять причин для беспокойства по поводу нового транс-активизма, и я решила высказаться.
Во-первых, у меня есть благотворительный фонд в Шотландии, который основан для работы с социальной депривацией, в особенности у женщин и детей. Помимо прочего, мой фонд поддерживает проекты для женщин-заключенных, жертв домашнего и сексуального насилия. Я также финансирую медицинские исследования по рассеянному склерозу – заболеванию, которое ведет себя очень по-разному у мужчин и женщин. Какое-то время назад мне стало ясно, что новый транс-активизм оказывает (и скорее всего окажет, если все его требования будут выполнены) значительное влияние на многое из того, что я финансирую, потому что пытается разрушить юридическое определение пола и заменить его на гендер.
Вторая причина в том, что я как бывшая учительница и основательница детской благотворительной организации глубоко обеспокоена, как и многие другие, влиянием транс-правозащитного движения на образование и социальную защищенность (safeguarding).
В-третьих, как горячо забаненная писательница (much-banned, неологизм Роулинг от much-loved, «горячо любимая». — Примеч. пер.), я всегда выступала за свободу слова и публично защищала ее, даже для Дональда Трампа.
В-четвертых, и это по-настоящему становится моим личным делом, я обеспокоена резким увеличением количества молодых женщин, желающих совершить переход, а также ростом числа тех, кто, кажется, хочет совершить обратный переход к своему первоначальному полу, потому что они сожалеют о том, что предприняли шаги, которые в некоторых случаях изменили их тела безвозвратно, забрав их способность к деторождению. Некоторые рассказывают, что решили перейти после того, как поняли, что их привлекает однополый секс и что переход был частично обусловлен гомофобией как в обществе, так и в их семьях.
Большинство людей, вероятно, не знают – я определенно не знала, пока не начала изучать эту проблему должным образом, – что десять лет назад большая часть людей, желающих сменить пол, были мужчинами. Это соотношение теперь изменилось. В Великобритании на 4400% увеличилось число девушек, которые были направлены на переходную терапию. Девушек с расстройством аутистического спектра среди них огромное количество.
Такое же явление было отмечено в США. В 2018 г. американская врач и исследователь Лиза Литтман занялась его изучением. Вот что она рассказала:
«Родители описывали необычные случаи трансгендерной идентификации, когда многие друзья и даже целые группы одновременно идентифицируют себя как трансгендеров. Я бы не стала исключать социальное давление и влияние сверстников как потенциальные факторы воздействия».
Литтман упомянула Tumblr, Reddit, Instagram и YouTube как факторы, способствующие стремительно возникающей гендерной дисфории (Rapid Onset Gender Dysphoria), и где, как она считает, в области трансгендерной идентификации «молодежь создала свои эхо-камеры» (Эхо-камера — ситуация, в которой определенные идеи и убеждения усиливаются или подкрепляются путем передачи сообщения или его повторением внутри закрытой системы, заглушая другие информационные потоки. — Примеч. пер.).
Статья Литтман вызвала шквал критики. Ее обвинили в предвзятости и распространении дезинформации о трансгендерных людях, на нее обрушилось цунами из оскорблений и согласованной кампании по дискредитации как ее, так и ее работы. Журнал перевел статью в режим офф-лайн и пересмотрел ее перед публикацией. Тем не менее ее карьера подверглась такому же удару, как и у Майи Форстетер. Лиза Литтман осмелилась бросить вызов одному из главных принципов транс-активизма: гендерная идентичность человека является врожденной, как и сексуальная ориентация. Активисты настаивали на том, что никого нельзя убедить в том, что он транс.
Многие современные транс-активисты утверждают, что если не допустить транс-переход подростка с гендерной дисфорией, он покончит с собой. В статье, объясняющей, почему он ушел из Tavistock (гендерной клиники NHS в Англии), психиатр Маркус Эванс заявил, что утверждения о том, что дети убьют себя, если им не разрешат переход, «не согласуются существенно с какими-либо убедительными данными или исследованиями в этой области. Они также не совпадают со случаями, с которыми я сталкивался на протяжении десятилетий как психотерапевт».
Работы молодых транс-мужчин характеризуют их как группу особо чувствительных и умных людей. Чем больше я читала у них о гендерной дисфории с проницательным описанием тревожности, диссоциации, расстройств пищевого поведения, самоповреждения и ненависти к себе, тем больше я думала о том, что родись я на 30 лет позже, я, возможно, тоже попыталась бы перейти. Соблазн побега от женственности был бы очень силен. В подростковом возрасте я боролась с тяжелым ОКР (обсессивно-компульсивным расстройством, чаще всего возникает в связи с тем, что человек не знает, как ему правильно обходиться со своими сознательными и бессознательными тревогами. – Примеч. пер.). И если бы я нашла в Интернете единомышленников и сочувствие, которого не находила в моем непосредственном окружении, то, думаю, меня бы убедили совершить переход, потому что мой отец открыто говорил о предпочтении иметь сына, а не дочь.
Когда я читаю о теории гендерной идентичности, то вспоминаю, какой душевно бесполой я чувствовала себя в молодости. Я помню, как Колетт (полное имя Сидони-Габриэль Колетт, 1873–1954, французская писательница, член Гонкуровской академии с 1945 г. – Примеч. пер.) описывала себя как «умственного гермафродита», и слова Симоны де Бовуар: «Вполне естественно, что будущая женщина испытывает негодование по поводу ограничений, налагаемых на нее ее полом. На самом деле вопрос не в том, почему она должна их отвергать, а в том, чтобы понять, почему она их принимает» (С. де Бовуар. Второй пол. – Примеч. пер.).
Поскольку у меня не было реальной возможности стать мужчиной в 1980-х годах, книги и музыка помогли мне справиться как с проблемами психического здоровья, так и с сексуализацией и оценочными суждениями, которые заставляют такое количество девушек воевать против своего тела в подростковом возрасте. К счастью, я обрела мою непохожесть и двойственное отношение к «быть женщиной» через труды женщин-писателей и женщин-музыкантов, которые заверили меня, что, несмотря на все то, что сексистский мир пытается набросить на женское тело, вполне нормально не мыслить себя послушной девочкой в розовом платье с оборочками; нормально чувствовать себя смущенной, мрачной, сексуальной или несексуальной, неуверенной в том, кто ты есть и какая ты.
Хочу быть предельно ясной: я знаю, что переход будет решением для некоторых людей с гендерной дисфорией, хотя я также знаю, что обширные исследования последовательно показали, что от 60 до 90% подростков с гендерной дисфорией перерастают ее. Снова и снова мне советовали «просто встретиться с некоторыми транс-людьми». Итак, вдобавок к нескольким молодым людям, которые все были очаровательны, я случайно познакомилась с прекрасной транссексуальной женщиной, которая старше меня. Хотя она открыто рассказала о своей прошлой жизни как мужчины-гея, мне всегда было трудно думать о ней, как о ком-то ином, кроме женщины, и я верю (и, конечно, надеюсь), что она полностью счастлива, что перешла. Однако, будучи старше, она прошла долгий и тщательный процесс оценки, психотерапии и поэтапного преобразования. Нынешний взрыв транс-активизма требует устранения почти всех надежных систем, через которые когда-то должны были проходить кандидаты на смену пола. Мужчина, который не намерен делать операцию и принимать гормоны, теперь может получить сертификат о признании его пола (Gender Recognition Certificate) и стать женщиной с точки зрения закона. Многие люди не осведомлены об этом.
Мы переживаем самый женоненавистнический период времени на моей памяти. Еще в 80-е годы я представляла, что если у меня будут дочери, то они будут жить лучше, чем я. Но видя негативную реакцию на феминизм и то, насколько онлайн-культура насыщена порнографией, я понимаю, что сейчас девушкам живется значительно хуже. Я никогда не видела, чтобы женщин унижали и обесчеловечивали до такой степени, как сейчас. Начиная с «лидера свободного мира» с большим «послужным списком» обвинений в сексуальном насилии и хвастовством о «хватании их за киску» (буквальная цитата из высказываний президента США Д. Трампа о его поведении с женщинами. – Примеч. пер.) до движения инцелов («involuntary celibate», невольных девственников), которое свирепствует против женщин, не дающих им секса, и транс-активистов, которые заявляют, что TERF надо «побить и проучить»; и мужчины любых политических взглядов, похоже, согласны в одном: женщины напрашиваются на неприятности. Везде нам говорят сесть и заткнуться, а иначе…
Я прочитала все аргументы о том, что женственность необязательно присуща женскому телу, и о том, что биологические женщины не могут притязать на общий опыт, и я нахожу их также глубоко мизогинными и регрессивными. Ясно также, что одна из целей отрицания важности биологического пола заключается в размывании идеи о том, что у женщин есть собственная реальность, обусловленная их полом, и что некто расценивает ее как угрозу, потому что она делает женщин сплоченным политическим классом. Сотни электронных писем, которые я получила за последние несколько дней, доказывают, что это размывание касается многих других. Женщинам теперь недостаточно быть транс-союзниками. Женщины должны принять и признать, что между ними и транс-женщинами нет существенной разницы.
Но, как говорили многие женщины до меня, женщина – это не костюм. Женщина – это не идея в голове мужчины. Женщина – это не розовый мозг, любовь к «Джимми Чу» (обувной бренд малайзийского дизайнера Дж. Чу. – Примеч. пер.) или любым другим сексистским идеям, которые сейчас почему-то называют прогрессивными. Кроме того, «инклюзивный» язык, который называет женщин «менструаторами» и «людьми с вульвой», многие женщины считают бесчеловечным и унизительным. Я понимаю, почему транс-активисты считают этот язык уместным и добрым, но для тех из нас, кому грубые мужчины плевали вслед и выкрикивали оскорбления, он не нейтрален, но враждебен и отчужден.
Это подводит меня к пятой причине, по которой я глубоко обеспокоена последствиями нынешнего транс-активизма.
Я нахожусь в поле зрения общественности более двадцати лет и никогда публично не говорила о том, что пережила домашнее и сексуальное насилие. Не потому что я стыжусь того, что эти вещи произошли со мной, а потому, что они травмируют, когда возвращаешься назад, чтобы вспомнить. К тому же я хочу защитить свою дочь от первого брака. Я не хотела быть единственным автором истории, которая принадлежит и ей тоже. Однако некоторое время назад я спросила ее мнения о том, как бы она себя чувствовала, если бы я публично и открыто рассказала об этой части моей жизни, и она дала свое согласие на рассказ.
Я упоминаю это сейчас не для того, чтобы заслужить сочувствие, а из-за солидарности с огромным количеством женщин с такими же историями, которых презирают как ханжей за беспокойство по поводу женских пространств.
Мне удалось сбежать из первого замужества, в котором я подвергалась насилию, и теперь я в браке с действительно хорошим, твердых нравственных устоев человеком, в полной безопасности, которой я никогда в жизни и не ожидала. Тем не менее шрамы, оставленные грубым обращением и сексуальным насилием, не исчезают, и неважно, насколько ты любима и сколько денег заработала. Моя постоянная нервозность стала семейной шуткой, и даже я сама смеюсь над ней, – но в то же время молюсь, чтобы мои дочери не опасались внезапного шума и не боялись того, что кто-нибудь неслышно подойдет сзади.
Если бы вы могли заглянуть в мои мысли, когда я читаю о транс-женщине, умирающей от рук мужчины-насильника, вы нашли бы солидарность и чувство родства. Я интуитивно испытываю чувство ужаса, в котором эти транс-женщины проводят свои последние секунды на земле, потому что я тоже знала моменты слепого страха, когда я понимала, что единственная причина, по которой я осталась в живых, это хлипкая сдержанность моего нападавшего.
Я считаю, что большинство транс-людей не только не представляют угрозы обществу, но и уязвимы по всем причинам, которые я изложила. Транс-люди нуждаются в защите и заслуживают ее. Как и женщины, они, скорее всего, будут убиты сексуальными партнерами. Транс-женщины, которые работают в секс-индустрии, особенно цветные транс-женщины, подвергаются особому риску. Как и все остальные жертвы домашнего насилия и сексуального насилия, которых я знаю, я не чувствую ничего, кроме сочувствия и солидарности с транс-женщинами, которые подверглись насилию со стороны мужчин.
Поэтому я хочу, чтобы транс-женщины были в безопасности. В то же время я хочу, чтобы биологические девушки и женщины также были в безопасности. Когда вы открываете двери ванных комнат и раздевалок любому мужчине, который считает или чувствует, что он женщина, – и, как я уже сказала, свидетельства о подтверждении пола теперь могут выдаваться без необходимости хирургического вмешательства или гормонов, – тогда вы открываете дверь всем, кто хочет войти внутрь. Это простая истина.
В субботу утром я прочитала, что шотландское правительство продолжает свои противоречивые планы по гендерному распознаванию, что фактически означает, что все, что нужно мужчине, чтобы «стать женщиной», – просто сказать об этом. И меня «триггернуло», пользуясь современным выражением. Из-за непрекращающихся атак со стороны транс-активистов в социальных сетях, куда я зашла только для того, чтобы оставить детям отзывы о рисунках, которые они нарисовали во время локдауна для моей книги, я провела большую часть субботы в темном чулане моей памяти, вспоминая сексуальное насилие, которому я подверглась в двадцать лет. Это нападение произошло в момент, когда я была наиболее уязвима, и человек воспользовался возможностью. Я не могла прогнать эти воспоминания и едва сдерживала гнев и разочарование от понимания того, как беспечно мое правительство относится к безопасности женщин.
Поздно вечером в субботу, просматривая детские рисунки перед тем как лечь спать, я забыла первое правило в Twitter – никогда, никогда не углубляться в споры – и высказалась об унизительном языке в отношении женщин. Я написала о важности пола и тут же поплатилась за это. Я была трансфобкой, п…й, сукой, TERF, я заслуживала бойкота, побоев и смерти. «Вы Волдеморт», – сказал один человек, явно думая, что это единственный эпитет, который я пойму.
Было бы намного проще оставить в Twitter одобренные хэштеги – потому что конечно же, «права транс-людей это права людей», конечно же, «транс-жизни важны», – наставить эмодзи и погреться в лучах сверкающей добродетели. Радость, облегчение и безопасность в правомыслии. Как также писала Симона де Бовуар: «…без сомнения, удобнее переносить слепое рабство, чем работать ради своего освобождения; и мертвые тоже лучше приспособлены к земле, чем живые».
Огромное количество женщин справедливо напугано транс-активистами; я знаю это, потому что многие связались со мной, чтобы рассказать свои истории. Они боятся насилия, доксинга (Доксинг – поиск и опубликование конфиденциальной информации о человеке или организации без его согласия. Не всегда этот процесс включает в себя незаконные действия, но доксинг относится к нарушению сетевого этикета и часто запрещен внутренними правилами интернет-сообществ. – Примеч. пер.), потери работы и средств к существованию.
Но несмотря на то что мне крайне неприятно постоянно быть мишенью для нападок, я не собираюсь склоняться перед движением, которое, как я уверена, наносит явный вред, пытаясь размыть женщин как политический и биологический класс и защищая кучку агрессоров. Я поддерживаю женщин и мужчин, гетеро-, гомо- и транссексуалов, которые выступают за свободу слова и мысли, а также за права и безопасность наиболее уязвимой части общества: подростков, молодых людей с гомосексуальностью и женщин, надеющихся сохранить женские пространства. Опросы показывают, что женщины составляют подавляющее большинство подвергающихся насилию, исключая лишь тех, кто находится в привилегированном положении или кому просто повезло никогда не сталкиваться с мужским насилием или сексуальным насилием и которые никогда не беспокоились о том, насколько это распространено.
В меня вселяет надежду только то, что женщины протестуют и организовываются, и их поддерживают некоторые достойные мужчины и транс-люди. Политические партии, идущие на поводу у самых громких голосов в этой дискуссии, игнорируют проблемы женщин. В Великобритании женщины из разных партий ищут поддержки друг у друга, опасаясь размывания своих с трудом завоеванных прав и повсеместного запугивания. Ни одна из критикующих транс-активизм женщин, с которыми я разговаривала, не ненавидит транс-людей, напротив. Многие из них заинтересовались этой проблемой, в первую очередь переживая за транс-молодежь, и они чрезвычайно сочувствуют транс-взрослым, которые просто хотят жить своей жизнью, но сталкиваются с агрессией в ответ на активистскую деятельность группы, действия которой они не одобряют. Самая большая ирония заключается в том, что попытка заставить женщин замолчать, оскорбляя их словом «ТЕРФ», побуждает примкнуть к радикальному феминизму такое количество женщин, которого он не знал за много лет.
И последнее. Я написала это эссе не в надежде вызвать жалость. Мне чрезвычайно повезло; я выжившая, вовсе не жертва. Я рассказала о своем прошлом, потому что у меня, как и у любого человека на этой планете, есть своя сложная история, которая сформировала мои страхи, интересы и суждения. Я ни на минуту не забываю эту внутреннюю сложность, когда создаю вымышленного персонажа, и, конечно же, ни на минуту не забываю ее, когда дело касается транс-людей.
Все, о чем я прошу и чего хочу, – это такого же сочувствия и понимания для миллионов женщин, единственное преступление которых состоит в желании, чтобы их интересы были услышаны без угроз и агрессии в ответ.
